Денису Луцкевичу 21 год, он студент Государственного академического университета гуманитарных наук, помощник декана отделения культурологии. Луцкевич — бывший морской пехотинец, пошел на Болотную площадь с однокурсниками и преподавателями. На митингах он никогда прежде не бывал, оппозиционными взглядами не отличался, а больше всего на свете хотел поступить в полк ФСО.

Его обвиняют в участии в массовых беспорядках и применении насилия по отношению к представителям власти, но ни в деле, ни в суде нет объективных доказательств того, что он кого-то бил, кроме, разумеется, показаний омоновцев. А вот сам он получил множество ударов дубинками и даже был госпитализирован в НИИ Склифосовского.

Денис всегда спокойный, часто улыбается, никогда не жалуется. Он молчалив и только однажды, на продлении срока содержания под стражей в ноябре, Денис выступил. Вот что он сказал: «Ваша честь, мы сидим в этой клетке уже полгода, и знаете, этот зоопарк всем уже надоел. Возможно, все произошло бы быстрее и намного более эффективно, если бы мы сидели рядом с нашими адвокатами, а не в этом месте. Мы не помним половины заседаний и показаний, потому что половину заседаний мы проспали. А спим мы из-за наших ранних и поздних поездок в автозаке, нам не хватает времени для полноценного сна. Из-за этого мы не можем в полной мере осуществлять свою защиту и участвовать в процессе. Я не говорю уж о том, что большинство подсудимых болеют физически и дальнейшее пребывание в этой коробке чревато заболеваниями другого характера».

Денис Луцкевич стал первым из оставшихся в заключении «болотников», кто ответил на вопросы «Новой газеты», переданные через адвокатов.

— Вы невольно стали подсудимыми в политическом процессе. А были ли у вас раньше выраженные политические взгляды? Изменились ли они за время заключения под стражу?

— В то время, когда я пришел на митинг 6 мая, у меня не было четких политических взглядов, и я не преследовал каких-то конкретных целей. Я чувствовал, что с Россией происходит что-то не то. Из СМИ я слышал про беспредел и воровство чиновников, про бездействие правоохранительных органов и заказные дела, про преступное равнодушие власти к проблемам России. Наверное, интуиция привела меня в тот день на Болотную площадь: мне казалось, что я там смогу получить ответы на свои вопросы. Что же, я их и получил. Я своими глазами увидел всю трагическую глубину кризиса власти в России. Став обвиняемым (подсудимым) по делу, я на себе ощутил все бесправие обычного человека в России и чудовищное бездушие этой машины, которая называется «государством». Я осознал, что «суд» и «правосудие» — это совершенно разные понятия. Так что благодаря «болотному делу» я эти самые политические взгляды приобрел, а суд и полтора года в СИЗО убедили меня в их правильности. Да, теперь я четко знаю, с чем нам всем необходимо бороться. Думаю, что эти взгляды сейчас — это взгляды любого культурного, образованного, порядочного, неравнодушного человека в современной России.

— Почему, на ваш взгляд, процесс в самой важной его части запрятали в Замоскворецкий суд из большого зала Мосгорсуда, а потом из большого зала Никулинского суда?

— На мой взгляд, перевод в маленький зал Замоскворецкого суда можно объяснить только одним: власть признала полное фиаско тех целей, которые она ставила перед судом в «болотном процессе». Грозного обличения раскаявшихся и испуганных погромщиков с промытыми госдепом мозгами не получилось! Все видят, кто на самом деле растерян, фальсифицирует факты и прячет глаза… Для людей все очевидно и не нуждается в комментариях. И я думаю, что многие понимают: любое решение суда — это провал для власти! Обвинительный приговор — власть с помощью политически заказного суда «разобралась» со своими неугодными оппонентами. Оправдание — значит, СК полтора года выполнял политический заказ или по собственной инициативе держал в тюрьме невиновных. В шахматах есть такое понятие «цугцванг» — это когда любой следующий ход только ухудшает ситуацию. Именно этот момент мы наблюдаем сейчас в Замоскворецком суде. Естественно, никто не хочет выставлять проигрыш на всеобщее обозрение.

— Чувствуете ли вы в этом моральную победу?

— Да, конечно! Я понимаю, что при любом решении суда мы уже победили! Ведь победа — это не решение суда, который изначально был заказным. О правосудии речи и не велось. Ведь все люди — прокуроры, судьи, сотрудники силовых структур и т.д., считают, что есть на свете такие положения, в которых человеческое отношение к человеку не обязательно. Наша победа — это то, что им не удалось убедить людей, что они судят обычных преступников, достойных разве что жалости. Нами гордятся, и за нас выходит множество людей на улицы. И это победа!

— Часть «болотников» амнистировали: когда их отпускали в зале суда, вы за них радовались как за родных. Сейчас прошло время. Что вы испытываете по отношению к амнистированным ребятам?

— Надежду на то, что ни тюрьма, ни подобная «милость», которую назвали амнистией, — не изменят ничего в убеждениях этих людей, и они дальше будут продолжать бороться за права всех жителей России. Конечно же, я рад за ребят! Тюрьма — не место для подобной деятельности.

— Вы думаете о том, каким может быть приговор, на что вы рассчитываете, верите ли, что он хотя бы частично зависит от работы адвокатов и вашей позиции?

— Как я уже говорил, рассчитывать на какое-то решение суда можно только при условии, что суд честный, а наш суд есть только административное орудие для поддержания существующего порядка вещей, выгодного определенному сословию. В то, что решение зависит от работы адвокатов и моей позиции, не верят и сами адвокаты. Но! Грамотная и четкая работа адвокатов помогла показать обществу абсурдность и бесполезность обвинения. Работа адвокатов со свидетелями обвинения показала всем сфабрикованность дела, заученность одобренных начальством показаний ОМОНа, предвзятое и политически мотивированное поведение судьи на процессе. А это мне кажется значительно более важным в таком знаковом процессе, чем приговор суда, который изначально не мог быть справедливым.

Большое спасибо адвокатам и защитникам за работу, а также журналистам и неравнодушным людям.

Записала Юлия Полухина, «Новая газета»
фото — Евгений Фельдман